Заметив, что привлёк внимание своим взглядом, я сразу поздоровался. Он поинтересовался, знакомы ли мы, на что я ответил, что слышал о нём, видел фотографии, и рад знакомству. Рядом с ним был прихрамывающий человек небольшого роста в футболке, шортах и стильной узкополой шляпе. В сумраке не сразу заметна смуглость его кожи, но по чертам лица понятно, что он уроженец какой-то экзотической страны. «А я Фофа!» – с радушной улыбкой сказал он, протягивая мне руку.
Полное имя этого человека – Кристоф Жан-Мишель Рабеаривело, и он тоже известный живописец из Санкт-Петербурга, но родом с Мадагаскара, поэтому перед нашей встречей и звучала такая фраза. Вот так на улицах Городца я познакомился с двумя известными художниками, чья слава давно переступила границы нашей родины.
Новые знакомые пригласили меня на следующий день на дачу Виктора Ануфриева, где они остановились.
И вот мы уже сидим в небольшой уютной кухне, освещённой жарким солнцем и продуваемой волжским ветерком, беседуем, шутим, смеёмся. За столом с нами – известный городецкий резчик Борис Стариков.
Прошу Кристофа рассказать о себе. «Какой такой Кристоф? Я Фофа!» – шутливо отвечает он. Это прозвище, которое вполне можно принять за русское, будущему живописцу дал его двоюродный дедушка.
– Он был бедным художником и музыкантом в Антананариву (столица Мадагаскара – прим. А.О.). Получилось, что именно так, как он меня называл, теперь называют меня все, – рассказывает Кристоф.
Прозвище стало и творческим псевдонимом живописца. Коллеги прозвали Фофу Рабеаривело «Мягкий Вова». Критики пишут о нём, как о самом экзотическом художнике Петербурга. На полотнах малагасийца (малагасийцы – самая многочисленная народность Мадагаскара) перед нами предстаёт его родина: городские пейзажи, морские порты, тропические леса, деревни и поселения, отдыхающие мулатки, натюрморты. Все работы выполнены в пастельных тонах в спокойной манере. Неспешность и наслаждение – пожалуй, этими двумя словами можно охарактеризовать настроение, которое Фофа передаёт большинством своих картин.
Он родился в Антананариву в 1962 году. Удивительно, но когда-то перед молодым малагасийцем стоял выбор – пойти в спорт или заняться живописью.
– Спортом я занимался давно, – рассказывает Фофа, – с 13 лет играл в гандбол. И после школы поступил в университет на факультет физической культуры. Танцы, музыка, единоборства, гимнастика – занимался всем параллельно. Но проучился я только полгода. Занимался много, у меня были ученики, я их тренировал. Даже стал лучшим вратарём Мадагаскара по гандболу в 1983 году. Мне нравилось. И спорт, и живопись – это как медитация. Когда на воротах стоишь, отрешаешься от всего, концентрируешься на мяче. А когда рисую, я надеваю наушники, включаю музыку и ухожу в этот свой мир, который у меня в картинах. Рассматриваю их, могу что-нибудь потрогать там, листики, плоды...
Тоже забываешь обо всём. Вот и выбрал искусство. Я рисовал с детства. Когда ходил в колледж иезуитов в Антананариву, там на одном из уроков нужно было иллюстрировать отрывки из Библии. Это мне больше нравилось, чем физика с математикой.
В колледже у меня появился друг-музыкант. Он потом поступил в консерваторию. Когда стали взрослее, делали совместные проекты: он писал композицию, а я рисовал по его музыке. Это было интересно. Я вообще любил различные эксперименты, перформансы.
– Как получилось, что Вы попали в Советский Союз?
– Я уже сказал, что бросил университет после полугода. Подал заявку на стипендию для учёбы за рубежом. Было место во Франции – кто-то получил его, в Италии – тоже кому-то досталось. Через два года предложили в СССР. Я согласился. Семье сообщил, когда билеты были уже на руках. Помню, когда отец провожал меня, спросил: «А пенсия-то у тебя потом будет, если ты художником станешь?» Мне было 23 года. Сейчас я тоже начинаю задаваться этим вопросом (смеётся).
В 1985 году я приехал в Киев в институт иностранных языков на подготовительный факультет. Там иностранных студентов учили русскому языку, литературе, географии… Собирался поступать в Суриковский институт в Москве. Но меня попросили отдать место паре из Вьетнама, они собирались пожениться и не хотели расставаться. Я согласился, поехал в Питер в Мухинское училище на отделение монументально-декоративной живописи.
В общежитии я сразу был окружён друзьями. Вот и с вашим городецким художником там познакомился (показывает на Виктора Ануфриева). Много гуляли, веселились. Кажется, что спали только на учёбе... При этом испытательный срок у меня был один год, чтобы дотянуть до уровня ребят. Но я всё равно справился.
– А как Вас встретила Россия за стенами училища и общежития?
– Всё в России мне нравится, кроме комаров. Это главный кошмар. Помню, когда проходили практику в Феропонтовом монастыре, спали на сеновале недалеко от озера. Вот тогда я узнал, что такое комары. Некоторые даже пакеты на голову надевали.
В 90-е были скинхеды, от них многие мои знакомые пострадали, кто-то даже погиб. Как-то раз и мне попало, но это было в Польше.
Но комары всё равно на первом месте. Скинхеды почти исчезли, и от них хотя бы можно было убежать, а комары и сами никуда не делись, и ты от них никуда не убежишь.
– Со времени учёбы Вы возвращались на родину?
– Да, в 1991 году я закончил учёбу и уехал отрабатывать стипендию. Уезжал уже вместе с женой и маленьким сыном. Тогда мы не знали, что довольно скоро вернёмся обратно. Думали, уезжаем навсегда. Но на Мадагаскаре шли демократические процессы, рыночные реформы. До этого связи с СССР были крепкие, хотели строить социализм. Когда перестройка пошла, к нам это тоже перекинулось. А переходные периоды всегда сложные. Поэтому нам там нелегко приходилось. Уже через год я семью отправил в Россию. Сам остался, работал в торговой фирме главным дизайнером, оформлял международную выставку, вёл студию рисунка и живописи в российском культурном центре в Антананариву. Но в 1994-м тоже вернулся в Питер, так и остался. Только в 2014 году летал на Мадагаскар, повидался с родственниками.
Я уже давно вошёл в русскую среду. Знаю русскую культуру, историю. И только когда рисую, я возвращаюсь к себе на родину.
– Как формировался Ваш стиль в живописи, какими творческими дорогами шли?
– Во время учёбы я пробовал разные жанры, даже рисовал стилизованные под иконы картины. В одно время они хорошо продавались. Наверное, это не очень хорошо перед Богом. Нужно было зарабатывать. Все тогда начинали с такого ширпотреба: абстракционизм, городские пейзажи. Первая моя выставка прошла в 1995 году в Александро-Невской лавре.
Однажды я подумал: «Зачем мне быть как все, если у меня есть своя тема, своя песня». Когда ты как все – ты работаешь головой, а когда поёшь свою песню – работаешь сердцем!
– На Ваших картинах Мадагаскар изображён как тропический рай. Соответствует ли это представление действительности?
– Если говорить о политике, каких-то социально-экономических вопросах, то не соответствует. Там положение дел не очень хорошее сейчас. Но я идеализирую свой остров, в детстве я жил хорошо, поэтому очень приукрашиваю, чтобы показать, какой должна быть моя родина.
Мадагаскар – удивительный остров! Там неповторимая природа, очень много биологических видов, которые живут только там. Их до сих пор открывают. Растёт много баобабов, там обитают самые большие бабочки в мире, у них крылья – примерно 30 сантиметров. Много лемуров. Очень интересный фольклор малагасийский. Например, когда меня спрашивают, почему я не вернулся на родину и не стал там каким-нибудь чиновником, большой шишкой, я отвечаю, что у нас есть пословица: «Большое дерево ветра не любит». У меня есть мечта проиллюстрировать собрание наших мифов «Фумба-Малагаси». Но пока я не могу найти спонсоров для этой работы.
В какой-то мере вся моя деятельность направлена на то, чтобы вынести малагасийскую культуру на мировое обозрение, чтобы заявить о ней. Меня иногда называют «Гогеном наоборот».
Он, уроженец Европы, уехал в экзотическую страну и воспевал её, а я, уроженец экзотической страны, приехал сюда и тоже воспеваю свой остров. Гоген, кстати, хотел жить на Мадагаскаре, но там было слишком дорого, поэтому он выбрал Таити.
Вообще я выступаю за глобализацию, считаю, что все люди братья, все должны жить в мире и счастье. И на моих картинах можно видеть, что у мулатов лица могут быть европеоидные, украшения какие-нибудь из разных стран, разные детали смешанные, заимствованные. Для меня это важная тема.
* * *
Много о чём ещё заходила речь в нашем разговоре с художником. Жаль, но газетная страница не вместит всех этих мыслей и рассказов, и далеко не в полной мере передаст всю полноту обаяния и радушия этого человека. Он неизбежно оставляет след в сердцах тех, с кем встречается. Вот и у меня теперь при любом упоминании Мадагаскара перед глазами возникает приветливый человек в стильной узкополой шляпе, протягивающий мне руку со словами: «А я – Фофа!»
