Мне было тогда лет десять, а старшей сестре – тринадцать. Набегавшись за день, мы крепко спим в прохладных сенях на деревянной кровати под тяжёлым домотканым пологом. И вдруг сквозь сон слышим ласковый испуганный голос матери: «Вставайте, одевайтесь, гроза!» И сразу в сознание врываются оглушительный грохот и шум воды. Испуганные, мы молча натягиваем платья и заходим в избу.

В нашей избе много окон, поэтому, куда бы ни сел, отовсюду видны ослепительные зигзаги молний. Я садилась на порог возле кровати, спинка которой закрывала часть окон, и с надеждой смотрела на бабушку, худую, высокую со строгим лицом, стоявшую посреди избы на коленях. Бабушка била земные поклоны в передний угол, где стояли иконы, и громко читала молитву от грозы. Я сидела, зажмуриваясь от ярких вспышек молний и вздрагивая от раскатов грома. И верила в этот момент, что на божнице стоят не просто раскрашенные доски, которые я обтираю от пыли перед Рождеством и Пасхой, а там скрывается всемогущественная Богородица, которую так страстно молила бабушка отвести грозу в сторону.

Постепенно гроза слабела, грохот её становился всё тише, всё реже и дальше вспыхивали молнии. Утомлённые страхом, мы засыпали мгновенно. А утром в нашу избу заходили соседки по разным своим делам и делились новостями. Грозы в деревне боялись все. Особенно в то лето, когда в соседней деревне убило молнией женщину и подожгло несколько домов. В это время давным-давно существовали молниеотводы, ребятишки в школе изучали природу грозы, знали, от чего она происходит. Но тем не менее все отчасти верили, что гром бывает от того, что Илья-пророк на своей колеснице катается по небу, что убитые грозой попадают в рай и что дом, загоревшийся от грозы, можно залить только молоком, щами или похлёбкой.

Это были суровые послевоенные годы. Мужиков в деревне было совсем мало, в основном – солдатские вдовы с ребятишками, на плечи которых легла вся тяжёлая колхозная и домашняя работа. У нас тоже единственной кормилицей была мать. Бедная мама, сколько пришлось тебе испытать, чтобы поднять нас на ноги. Бабушке к тому времени было около семидесяти лет, на колхозную работу она уже не ходила, хотя во время войны получила медаль за самоотверженный труд в тылу. Пенсию за отца давали маленькую, а в колхозе работали тогда «за палочки». Большим подспорьем был огород, где сажали картошку и овощи, да ещё грибы и ягоды, которые заготовляли мы с бабушкой. Старшая сестра в лес ходить не любила. Зато я! Сколько бывало радости, когда бабушка говорила: «Ложись пораньше, завтра в лес пойдём». Вставали с ней рано утром, чтобы по холодку добраться до леса. Был он не близко, за рекой Ветлугой.

В лесу обычно строгая бабушка добрела, рассказывала, где любят расти маслята, белые грибы, рыжики, подберёзовики. Но, бродя по лесу, мы часто поглядывали на небо, не хмурится ли его синь, не сгущаются ли чёрные тучи. И если замечали, что собирается гроза, спешили на дорогу к дому. И всё же однажды мне довелось увидеть, как страшна и могуча гроза в лесу. В тот день мы забрались далеко от дороги, да и туча выплыла откуда-то незаметно, чёрно-синяя, с багровыми отсветами по краям.

– Ну, видать, не поспеем мы домой, – сказала бабушка.

– Ой, а куда же мы спрячемся? – спросила я испуганно.

– Ищи густую ёлку, да чтоб невысокая, – приказала она.

А туча уже глухо рокотала, в её недрах вспыхивали короткие молнии. Лес притих, насторожился. Ёлку мы отыскали и только успели спрятаться под широкие лапы, как гроза разразилась. Как же шумели и гнулись деревья, как раскалывалось небо над нами! А свет молний проникал даже через закрытые веки. И всё же я чувствовала себя увереннее, прижимаясь к бабушке, шептавшей свою молитву от грозы. Под конец небо будто окончательно раскололось и с грохотом обрушилось на нас.

– Знать, стрелочка рядом упала, – предположила бабушка.

Когда туча, выплеснув на нас воду и молнии, ушла в сторону, сердито ворча на кого-то, я открыла глаза.

– Ой, баба, смотри, сосна-то, – закричала я.

В нескольких шагах от нас у высокой сосны была снесена макушка и до самой земли распорот бок. Я подумала, как хорошо, что не сели под эту сосну.

Но я всё рассказываю о страшной стороне деревенских гроз. Но нет ничего поэтичнее летних вечеров, когда на земле и в небе темнота, тёмная и ароматная от запахов созревающих хлебов, а по горизонту ходят грозовые тучи. Раскатов грома не слышно, видны только багрово-синие всполохи.

– Зарницы играют, – тихо говорят бабы-караульщицы (летом по ночам охраняют деревню от пожаров в очередь по двое). А если дождя давно не было, вздыхают: «И всё-то грозы стороной ходят, хлеба засыхают». А я сижу на крыльце, закутавшись в мамину кофту, слушаю тихий разговор караульщиц и не отрываю глаз от сверкающих зарниц. И сладко на сердце, и немножко тревожно. Хочется заплакать навзрыд или сделать что-то такое прекрасное, что наших деревенских очень бы удивило…

Я давно покинула родную деревню, уже нет на этом свете ни бабушки, ни мамы, ни старшей сестры. Да и дома родного нет. Деревня умирает в результате реформ. И грозы теперь, мне кажется, не имеют такого размаха и силы, как когда-то. Грозы моего детства! Вы живёте яростными раскатами и синими зарницами в тайниках моего сердца, как свидетели не очень сытной, плохо одетой, но счастливой поры жизни.

Клавдия Морозова
Фото с сайта rescue.ee